К 145-летию Гамзата Цадаса – народного поэта Дагестана

11 августа исполняется 145 лет со дня рождения одного из основателей дагестанской советской литературы, аварского поэта, драматурга, публициста, сказочника, сатирика – Гамзата Цадаса. В центре г. Махачкала расположен памятник великому поэту: бюст на высоком постаменте. Автор этого памятника – основатель скульптурного искусства Дагестана – Хасбулат Аскар-Сарыджа. В документах Центрального государственного архива РД хранятся воспоминания скульптора о своей первой встрече с Г. Цадаса, о работе над его бюстом.

 Горец из аула Цада

(воспоминания)

 Я рожден от Магомы в несчастливом, бедном доме.

Обветшалая плита нашу саклю покрывала.

Сын Юсупа, Магома, жизнь окончил на соломе.

Умер, так и не узнав, что такое одеяло.

День рожденья моего позабыт в родном ауле.

Трижды двадцать и один – возраст мой…

(Г. Цадаса)

 В таком именно возрасте я впервые увидел прославленного поэта Дагестана Гамзата Цадаса, автора этих строк. Встреча была случайной, на приморской скалистой гряде, что тянется от городского пляжа вдоль берега до самого мыса, и где в тихую погоду можно встретить бычколовов, любителей моря, мечтателей и просто верующих мусульман, занятых омовением и молитвой. Камни эти и поныне поражают воображения своим хаотическим сложением, в глубине расщелин которых неустанно рокочет вековая волна.

В тот памятный день море бушевало, волны обрушивались на скалы и взрывались в пенящийся фейерверк. Еще издали я заметил на камнях одинокую фигуру горца и залюбовался им сидящим на фоне взбудораженного, полной красоты морского пейзажа. Он был в мохнатой папахе, в бурке, спадавшей с одного плеча. Вся его фигура казалась вылепленной гениальным ваятелем, или вековыми волнами Каспия. Когда я подошел к скале и заглянул в расщелину, которую с увлечением разглядывал Гамзат, то там было зрелище необычайное: морские волны, сменяя друг друга, вторгались в нее, производя чудовищный шум и грохот, и тут же панически выбегали обратно навстречу другим.  Горец заметил мое любование водной стихией и сказал: «Какой шум и рев в этой щели! Кажется, дьяволы вцепились и рвут друг друга на части. Посмотрите, какую красоту создала здесь природа. А сколько надо было воды и воли, силы и времени, чтобы создать эти причудливые проходы, гряды и колонны!».

Потрясенный лицом горца столь знакомым по газетным фотографиям, я был счастлив, что вижу самого Гамзата, живого, зримого, рядом с собой!

Человек с головой древних античных богов. Лицо, испещренное глубокими морщинами, казалось пристанищем мудрости. Его ясные, цвета неба, глаза манили и излучали красоту души и человечности. Я был взволнован, и мне чудилось, что само море волнуется вместе со мной…

После этой приморской встречи я не раз встречал Гамзата на улицах Махачкалы, или в городском саду в окружении людей, с которыми охотно и просто разговаривал. Не к примеру некоторым нынешним знатным писателям и художникам, он был удивительно доступен и трогательно внимателен к человеку. Воспитанный в благородстве традиций горской морали, он никогда не выказывал раздражения, досады или плохого настроения, был со всеми прост.

Квартиру свою он, как и в горах, никогда не запирал от людей. К нему могли запросто зайти. В этом было что-то от великого прошлого – древним поэтам и мудрецам было свойственно держать открытыми двери дома для народа.

…1942 год. Немцы наступали. Пал Ростов-на-Дону. Сводки имформбюро не вселяли утешение. С каждым днем усиливался поток беженцев с Северного Кавказа. В порт прибывали сибирские войска и с хода направлялись на фронт. Бесконечным потоком уходили на войну и молодые дагестанцы. Десятки тысяч женщин, юношей и стариков, говорящих на разных языках, сооружали вдоль реки Сулак противотанковые рвы, строили оборонительные сооружения, ставили проволочные заграждения. На улицах Махачкалы воздвигали баррикады, ставили ежи и дзоты.

Весь Дагестан, как всегда при национальной опасности, всколыхнулся и готовился к смертельной схватке с врагом. Над горами и Махачкалой появлялись немецкие самолеты. Рев сирен никого не пугал, никто не бегал в убежище. Их не было. Движение на улицах останавливалось, только люди с жадным любопытством озирали небо.

Фронт приближался. И хотя война полыхала неподалеку от Дагестана, жизнь не замирала. Художники усилили выпуск агитплаката «Окно ТАСС», поэты и писатели в своих произведениях клеймили захватчиков. Поговаривали об организации партизанских отрядов на случай вторжения врага в Дагестан. Ушли на фронт два сына Гамзата и сын Сулеймана Стальского, все они геройски погибли за Советскую Родину.

Люди, потрясенные событиями войны, часто видели Гамзата Цадаса, они жадно слушали его пламенные речи. На трибуне он перевоплощался, казался Прометеем. Я слушал его, говорящего на аварском языке, и меня охватывало волнение, каждое его слово было ясным, оно доходило до всех, и звало народ на великую битву за справедливость. Было удивительным это перевоплощение. Зная Гамзата очень спокойным и созерцательным, скромным и тихим.

В такой, казалось, несовместимый для творчества трагический час опасности, меня вдруг охватило желание создать скульптурный портрет Гамзата.

Я зашел к нему без звонка и стука, зашел, словно так надо. Войдя в коридор, открыл двери направо, там жена поэта – стройная и величавая Хандулай варила на керосинке хинкал и мяла в деревянной ступке чеснок.

Я спросил дома ли Гамзат. Хандулай ответила, что дома. Но я невольно задержался у дверей, пораженный ее гордым величием, представив ее в образе Матери Родины. Впоследствии, работая над скульптурой «Ханум Магомедовой», я часто вспоминал Хандулай.

 Гамзата я застал за столом с пером в руке. Он был в папахе и овчинной шубе, накинутой на плечи. Обернувшись ко мне, он встал и с обычной приветливой улыбкой пригласил садиться. Я быстро оглядел комнату. Стол, за которым мы сидели, был покрыт простой скатертью, стоял между двумя окнами. Напротив дверей у стены кровать, а над ней ковер и кинжал с поясом. Было тут еще несколько стульев и сумах на полу. Вот и вся скромная обстановка поэта, поэта со всесоюзным именем!

Вскоре зашел в комнату плотный на вид юноша с изогнутым большим носом. С первого взгляда показался он мне эмоциональным и нетерпеливым, словно молодой аргамак, оказавшийся на воле. Это был Расул, ныне известнейший поэт нашей Родины.

 - Пишет стихи, - сказал ласково Гамзат, глядя на своего сына.

 Расул, смеясь, добавил, что уже начал бриться.

Вслед за старшим братом вошел худенький Гаджи, очень скромный и молчаливый, удивительно трогательный. Когда братья ушли, я сказал Гамзату, зачем пришел к нему. При этом рассказал, как в 1937 году лепил бюст Сулеймана Стальского, а теперь хочу поработать над его образом.

  - В такое время? Я вижу, ты большой шутник! – заметил Гамзат. В конце концов Гамзат согласился и здесь же в его комнате я начал работать. За работою мы часто беседовали, касались многих проблем человеческого бытия, говорили о мусульманской истории и культуре, о шариате и адате, о религии и атеизме…

После таких бесед  я все больше убеждался, что престарелый поэт знал значительно больше, чем писал.

Поэт задумал создать большое поэтическое полотно подобно Гомеровской «Иллиаде», в котором хотел использовать летопись и устные предания седой старины, оживить скалы и камни, тени прошлого. При этом он говорил, что осталось так мало жить, а старость преподносит столько неожиданностей.

 Я не специалист по поэзии, но поэтика Гамзата убедительна, умна, сатирическая палитра его увлекательна. Я ждал от него новых великих творческих свершений, но, увы, старость оказалась такой ненадежной…

 Ф.р-1401, Оп.1, Д.25